Mhi draar digur. Mhi draar tok'kad. Nu’mhi kar’taylir miit “ne’ret’yc.
Этот рассказ написан на конкурс "Волшебное зеркало"
Конкурсное задание - картинка
.
читать дальшеЯ иду до боли знакомым и привычным маршрутом – от дома к морю. А может быть – это океан – я не знаю. И никто из деревни тоже этого не знает. Вся разница в том, что им уже всё равно – море это или океан.
От моего дома до деревни впятеро дальше, чем до моря – наверное, это одна из причин, по которой я почти не хожу тем маршрутом. Раз в неделю – чтобы вернуться домой с заплечной корзиной, полной свежей еды, и жуя на ходу ещё тёплую булку. Её я всегда съедаю наполовину, а потом, сгрузив корзину на стол, достаю оттуда ещё одну буханку и отправляюсь к морю – кормить чаек.
Они заранее знают о моём приближении – то ли уже успели выучить расписание моих походов к соплеменникам, то ли высылают разведчика, который бы высматривал меня с высоты своего полёта, то ли просто чувствуют запах свежего хлеба.
Я подхожу к самому обрыву – так, чтобы вечно дующий в этом месте вверх ветер развевал мои волосы и рубашку, кладу недоеденную булку в поясную сумку и начинаю крошить буханку, кидая кусочки хлеба размером с фалангу мизинца настолько далеко, насколько возможно, и пристально наблюдаю за каждым кусочком – успеет ли какая-нибудь чайка перехватить его прежде, чем полёт вперёд перейдёт в падение? Иногда я считаю и те и другие случаи, и если не сбиваюсь, то вывожу из результата соотношение, а иногда просто смотрю, любуясь стремительными движениями птиц.
А ведь мы так же могли летать – пусть не так свободно и естественно – но зато выше и дальше...
Мы умели летать к звёздам.
Буханка заканчивается как всегда неожиданно и я, разломив надвое последнюю корочку, слишком крупную, чтобы кинуть её целиком, с обеих рук отправляю в полёт два получившихся кусочка... и смеюсь, когда одна то ли слишком нерешительная, что ли слишком жадная чайка пытается ухватить оба кусочка – но вместо этого оба роняет, и их подхватывают другие.
Стряхнув с рук последние крошки, я отхожу от обрыва – туда, где указующим перстом высится менгир, а у его подножия жертвенником лежит высохший до звона ствол старой сосны. Она упала год назад – а когда засохла, я не знаю. Ветви я постепенно обрубил и сложил за домом в поленницу, а ствол трогать не стал – на нём оказалось так удобно сидеть у древнего мегалита и наблюдать.
И ждать.
А ждать так тяжело, так тоскливо... Смысл моей жизни – ожидание. Смысл и цель. Я жду, когда воздух на горизонте подёрнется легчайшей дымкой, похожей на туман – но не туманом. Она будет нежно-жемчужного оттенка, и под белёсыми лучами солнца переливаться всеми цветами радуги. Она будет надвигаться неспешно, как рассвет, и переменит мир так же, как и он. А затем она резко, мгновенно – окажется рядом со мной, и рассеется, оставив после себя нового человека.
Этот человек будет таким же, каким был я годы назад, таким же, какими были две трети населения деревни. Потерянным. Потерявшим.
Я расскажу ему или ей всё, что знаю сам. Я провожу его или её на берег моря, представлю чайкам, мы вместе сходим в деревню, и я познакомлю его или её со всеми, кто в ней живёт. Я покажу ему или ей мегалит, чья тень спасает в жару и ствол сосны, на котором так удобно сидеть. Мы сходим в деревню ещё дважды... А на третий раз он или вернётся в дом в одиночестве – теперь это будет его дом – или её.
А я останусь в деревне – я буду жить со всеми, и вместе со всеми работать. Я женюсь, и у меня будут дети. И вместе со всеми я буду ждать, когда от Дома Ждущего у моря придут не двое, а трое...
Я уже не надеюсь, что это случится при моём Ожидании... Не туманная дымка затрепещет у горизонта, но серебристая стрела рассечёт небеса, с пронзительным свистом пронесётся над домом, а потом, вернувшись и сделав круг, плавно опустится рядом с крестом, выложенным Ждущими ещё задолго до меня из досок, обитых светоотражающей материей. И на носу у стреловидного аппарата сверкнёт золотом знакомый и родной до боли, до слёз, до комка в горле двуглавый орёл, и высунувшиеся из-под колпака кокпита незнакомые физиономии пилотов тоже будут до боли родными...
И тогда всё будет хорошо...
Будет...
Не будет – для нас.
Прежде никто не задерживался на посте Ждущего дольше двух месяцев.
Я Жду уже четвёртый год.
Наверное, учёные на потерянной нами родине наконец смогли распутать ту сложную вязь энергетических полей создающих порталы в это место, где перестают идти все часы, кроме самых примитивных – солнечных, как на центральной площади деревни, или как у меня дома – песочных...
Может быть, это другая планета, может – другая Галактика, может – другая Вселенная. Мы не знаем – у нас нет никакой астрономической аппаратуры, чтобы проверить предположения.
Наверное, нас уже перенесли из списков «пропавшие без вести» в списки погибших... Это так просто... Это понятно... Это обидно. Это, наверное, рационально.
Я доедаю чуть не забытую булку под давно привычные, отточенные и отвратительно безнадёжные мысли, к которым приучил себя все последние месяцы. Как же сложно это было!
Как же сложно было перестать вставать ночами, выглядывая в небесах, среди неподвижных звёзд ту самую, единственную, стремительно рассекающую чужие созвездия. Как же сложно было, проверяя цепочки поворотного механизма часов, не отмечать на самодельном календаре праздничные дни... Как же сложно было не спрашивать у деревенского механика, не засекли ли его жуткие на вид приборы какого-либо сигнала... Как...
Но это уже в прошлом. Я справился, переболел, пережил. Примирился с мыслью, что Империя осталась по ту сторону снов.
Я научился лгать самому себе.
С горькой усмешкой я встаю на ноги, и озарённый последними лучами заходящего солнца, ухожу домой. Я невообразимо хочу спать.
Во сне я слышу пронзительный свист и грохот.
- Эй, хозяин, подъём! Я знаю, что ты тут, я же слышу твой храп! Вставай! Или нам с напарником самим до деревни тащиться по всем вашим буеракам?
Я сплю?..
Конкурсное задание - картинка
.читать дальшеЯ иду до боли знакомым и привычным маршрутом – от дома к морю. А может быть – это океан – я не знаю. И никто из деревни тоже этого не знает. Вся разница в том, что им уже всё равно – море это или океан.
От моего дома до деревни впятеро дальше, чем до моря – наверное, это одна из причин, по которой я почти не хожу тем маршрутом. Раз в неделю – чтобы вернуться домой с заплечной корзиной, полной свежей еды, и жуя на ходу ещё тёплую булку. Её я всегда съедаю наполовину, а потом, сгрузив корзину на стол, достаю оттуда ещё одну буханку и отправляюсь к морю – кормить чаек.
Они заранее знают о моём приближении – то ли уже успели выучить расписание моих походов к соплеменникам, то ли высылают разведчика, который бы высматривал меня с высоты своего полёта, то ли просто чувствуют запах свежего хлеба.
Я подхожу к самому обрыву – так, чтобы вечно дующий в этом месте вверх ветер развевал мои волосы и рубашку, кладу недоеденную булку в поясную сумку и начинаю крошить буханку, кидая кусочки хлеба размером с фалангу мизинца настолько далеко, насколько возможно, и пристально наблюдаю за каждым кусочком – успеет ли какая-нибудь чайка перехватить его прежде, чем полёт вперёд перейдёт в падение? Иногда я считаю и те и другие случаи, и если не сбиваюсь, то вывожу из результата соотношение, а иногда просто смотрю, любуясь стремительными движениями птиц.
А ведь мы так же могли летать – пусть не так свободно и естественно – но зато выше и дальше...
Мы умели летать к звёздам.
Буханка заканчивается как всегда неожиданно и я, разломив надвое последнюю корочку, слишком крупную, чтобы кинуть её целиком, с обеих рук отправляю в полёт два получившихся кусочка... и смеюсь, когда одна то ли слишком нерешительная, что ли слишком жадная чайка пытается ухватить оба кусочка – но вместо этого оба роняет, и их подхватывают другие.
Стряхнув с рук последние крошки, я отхожу от обрыва – туда, где указующим перстом высится менгир, а у его подножия жертвенником лежит высохший до звона ствол старой сосны. Она упала год назад – а когда засохла, я не знаю. Ветви я постепенно обрубил и сложил за домом в поленницу, а ствол трогать не стал – на нём оказалось так удобно сидеть у древнего мегалита и наблюдать.
И ждать.
А ждать так тяжело, так тоскливо... Смысл моей жизни – ожидание. Смысл и цель. Я жду, когда воздух на горизонте подёрнется легчайшей дымкой, похожей на туман – но не туманом. Она будет нежно-жемчужного оттенка, и под белёсыми лучами солнца переливаться всеми цветами радуги. Она будет надвигаться неспешно, как рассвет, и переменит мир так же, как и он. А затем она резко, мгновенно – окажется рядом со мной, и рассеется, оставив после себя нового человека.
Этот человек будет таким же, каким был я годы назад, таким же, какими были две трети населения деревни. Потерянным. Потерявшим.
Я расскажу ему или ей всё, что знаю сам. Я провожу его или её на берег моря, представлю чайкам, мы вместе сходим в деревню, и я познакомлю его или её со всеми, кто в ней живёт. Я покажу ему или ей мегалит, чья тень спасает в жару и ствол сосны, на котором так удобно сидеть. Мы сходим в деревню ещё дважды... А на третий раз он или вернётся в дом в одиночестве – теперь это будет его дом – или её.
А я останусь в деревне – я буду жить со всеми, и вместе со всеми работать. Я женюсь, и у меня будут дети. И вместе со всеми я буду ждать, когда от Дома Ждущего у моря придут не двое, а трое...
Я уже не надеюсь, что это случится при моём Ожидании... Не туманная дымка затрепещет у горизонта, но серебристая стрела рассечёт небеса, с пронзительным свистом пронесётся над домом, а потом, вернувшись и сделав круг, плавно опустится рядом с крестом, выложенным Ждущими ещё задолго до меня из досок, обитых светоотражающей материей. И на носу у стреловидного аппарата сверкнёт золотом знакомый и родной до боли, до слёз, до комка в горле двуглавый орёл, и высунувшиеся из-под колпака кокпита незнакомые физиономии пилотов тоже будут до боли родными...
И тогда всё будет хорошо...
Будет...
Не будет – для нас.
Прежде никто не задерживался на посте Ждущего дольше двух месяцев.
Я Жду уже четвёртый год.
Наверное, учёные на потерянной нами родине наконец смогли распутать ту сложную вязь энергетических полей создающих порталы в это место, где перестают идти все часы, кроме самых примитивных – солнечных, как на центральной площади деревни, или как у меня дома – песочных...
Может быть, это другая планета, может – другая Галактика, может – другая Вселенная. Мы не знаем – у нас нет никакой астрономической аппаратуры, чтобы проверить предположения.
Наверное, нас уже перенесли из списков «пропавшие без вести» в списки погибших... Это так просто... Это понятно... Это обидно. Это, наверное, рационально.
Я доедаю чуть не забытую булку под давно привычные, отточенные и отвратительно безнадёжные мысли, к которым приучил себя все последние месяцы. Как же сложно это было!
Как же сложно было перестать вставать ночами, выглядывая в небесах, среди неподвижных звёзд ту самую, единственную, стремительно рассекающую чужие созвездия. Как же сложно было, проверяя цепочки поворотного механизма часов, не отмечать на самодельном календаре праздничные дни... Как же сложно было не спрашивать у деревенского механика, не засекли ли его жуткие на вид приборы какого-либо сигнала... Как...
Но это уже в прошлом. Я справился, переболел, пережил. Примирился с мыслью, что Империя осталась по ту сторону снов.
Я научился лгать самому себе.
С горькой усмешкой я встаю на ноги, и озарённый последними лучами заходящего солнца, ухожу домой. Я невообразимо хочу спать.
Во сне я слышу пронзительный свист и грохот.
- Эй, хозяин, подъём! Я знаю, что ты тут, я же слышу твой храп! Вставай! Или нам с напарником самим до деревни тащиться по всем вашим буеракам?
Я сплю?..
@темы: картинки, творчество, конкурсы, Миры в ладонях, написано пером... то есть - набито на клавиатуре